Неточные совпадения
Мало того, даже, как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в
ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил подворотню, и чуть только воз успел выехать из
ворот во двор, он мигом проскользнул направо.
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца в углу двора вылез
огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через
ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Но, несмотря на голоса из темноты,
огромный город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли,
ворота закрыты, заперты, переулки стали более узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил далекие щелчки выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его знакомый голос сказал...
Он вышел от нее очень поздно. Светила луна с той отчетливой ясностью, которая многое на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под ногами.
Огромные дома смотрели друг на друга бельмами замороженных окон; у
ворот — черные туши дежурных дворников; в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень ярких. Все ясно.
Я жил близ Вознесенского моста, в
огромном доме, на дворе. Почти входя в
ворота, я столкнулся с выходившим от меня Версиловым.
Впрочем, все-таки у нас сохранялись остатки некоторого, когда-то бывшего комфорта; в гостиной, например, имелась весьма недурная фарфоровая лампа, а на стене висела превосходная большая гравюра дрезденской Мадонны и тут же напротив, на другой стене, дорогая фотография, в
огромном размере, литых бронзовых
ворот флорентийского собора.
Фабрика —
огромное квадратное здание в предместии Бинондо в два этажа, с несколькими флигелями, пристройками, со многими
воротами и дверями, с большим двором внутри.
Гоняясь за ними, я нечувствительно увлекся в
ворота казарм и очутился на
огромном дворе, который служит плацпарадом для ученья полка.
Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек, остановились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым в виде клюва
воротом на чердаке казался
огромной, сгорбленной птицей.
Какие светлые, безмятежные дни проводили мы в маленькой квартире в три комнаты у Золотых
ворот и в
огромном доме княгини!.. В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых к стене, и, осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал» в нашем доме.
Огромный пожарный двор был завален кучами навоза, выбрасываемого ежедневно из конюшен. Из-под навоза, особенно после дождей, текла ручьями бурая, зловонная жидкость прямо через весь двор под запертые
ворота, выходящие в переулок, и сбегала по мостовой к Петровке.
Посредине дома — глухие железные
ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и ночь дежурили
огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи дом, украшенный вывесками торговых заведений, был в полном порядке. Первый и второй этажи сверкали
огромными окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой и Калининой, почему и назывались «Чернышами».
Вот они-то и переехали на Тверскую, где на
воротах до сего времени дремлют их современники — каменные львы с
огромными, отвисшими челюстями, будто окаменевшие вельможи, переваривающие лукулловский обед.
Помню 1881 год. Проходя как-то на репетицию мимо Триумфальных
ворот, я увидел
огромную толпу. Задрав головы, все галдели.
Около двухсот рабочих вывели окруженными конвоем и повели в Гнездниковский переулок, где находились охранное отделение и
ворота в
огромный двор дома градоначальника.
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась в праздники,
огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее, заходя в
ворота домов, за углы, в лавки, — она точно мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Продрогнув на снегу, чувствуя, что обморозил уши, я собрал западни и клетки, перелез через забор в дедов сад и пошел домой, —
ворота на улицу были открыты,
огромный мужик сводил со двора тройку лошадей, запряженных в большие крытые сани, лошади густо курились паром, мужик весело посвистывал, — у меня дрогнуло сердце.
Когда я пробежал
ворота, мне показалось, что в правом, заднем углу
огромного двора как будто идет человек, хотя в темноте я едва лишь мог различать.
И молодые люди пошли. Войдя на Тверскую, они сейчас повернули в
ворота огромного дома и стали взбираться по высочайшей и крутейшей лестнице.
Почти в каждом доме из чернеющихся
ворот выходили по три и по четыре коровы, и коровы такие толстые, с лоснящеюся шерстью и с
огромными вымями.
Монастырь, куда они шли, был старинный и небогатый. Со всех сторон его окружала высокая, толстая каменная стена, с следами бойниц и с четырьмя башнями по углам.
Огромные железные
ворота, с изображением из жести двух архангелов, были почти всегда заперты и входили в небольшую калиточку. Два храма, один с колокольней, а другой только церковь, стоявшие посредине монастырской площадки, были тоже старинной архитектуры. К стене примыкали небольшие и довольно ветхие кельи для братии и другие прислуги.
Но уже показался дом-дворец с
огромными ярко сияющими окнами. Фотоген въехал сдержанной рысью в широкие старинные
ворота и остановился у подъезда. В ту минуту, когда Рихтер передавал ему юнкерскую складчину, он спросил...
За огородом, у подошвы кремнистого обрыва, высилась группа ветел; из-под корней, приподнятых
огромными камнями, вырывался ручей; темно-холодною лентой сочился он между сугробами, покрывавшими подошву ската, огибал владения рыбака и, разделившись потом на множество рукавов, быстро спускался к Оке, усыпая берег мелким булыжником; плетень огорода, обвешанный пестрым тряпьем и белыми рубахами, не примыкал к избе: между ними находился маленький проулок, куда выходили задние
ворота.
На том самом месте этой
огромной, высокой церкви Большого Вознесения, у Никитских
ворот, где сто лет назад под золотыми венцами стояли Александр Пушкин и Наталья Гончарова, высился весь в цветах и венках белый гроб, окруженный беспрерывно входящими и выходящими москвичами, пришедшими поклониться останкам своей любимицы, великой артистке Марии Ермоловой. Здесь собрались те, которые не будут иметь возможности завтра присутствовать на торжественной гражданской панихиде в Малом театре.
Фома вслушался в песню и пошел к ней на пристань. Там он увидал, что крючники, вытянувшись в две линии, выкатывают на веревках из трюма парохода
огромные бочки. Грязные, в красных рубахах с расстегнутыми
воротами, в рукавицах на руках, обнаженных по локоть, они стояли над трюмом и шутя, весело, дружно, в такт песне, дергали веревки. А из трюма выносился высокий, смеющийся голос невидимого запевалы...
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в ручки
ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как
огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все звуки.
Бегушев пошел в Загрябовский переулок, прошел его несколько раз, но дома Друшелева нигде не было; наконец, он совершенно случайно увидел в одном из дворов, в самом заду его, дощечку с надписью: «3-й квартал». Дом же принадлежал Дреймеру, а не Друшелеву, как назвал его городовой. Когда Бегушев вошел в
ворота, то на него кинулись две
огромные шершавые и, видимо, некормленые собаки и чуть было не схватили за пальто, так что он, отмахиваясь только палкой, успел добраться до квартала.
Вдруг невдалеке, по дороге, идущей вдоль сада, показался Михайло Михайлыч на своих беговых дрожках. Перед лошадью его бежали две
огромные дворные собаки: одна желтая, другая серая; он недавно завел их. Они беспрестанно грызлись и жили в неразлучной дружбе. Им навстречу вышла из
ворот старая шавка, раскрыла рот, как бы собираясь залаять, а кончила тем, что зевнула и отправилась назад, дружелюбно повиливая хвостом.
Он мог назваться верным типом южного славянина и отличался радушием и гостеприимством; хотя его наружность и приемы, при
огромном росте и резких чертах лица, сначала казались суровыми и строгими, но он имел предобрейшее сердце; жена его была русская дворянка Руднева; дом их в городе Казани отличался вполне славянской надписью над
воротами: «Добрые люди, милости просим!»
Тройка, семерка, туз — преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими
воротами, туз
огромным пауком.
В
огромном боярском саду оставалась только одна длинная аллея из старых лип, которая начиналась у
ворот, обозначавшихся теперь только двумя каменными столбами, а оканчивалась у старой облупленной каменной стены, отделявшей училищный сад от сада Крылушкина.
Деревянный дом его на Арбате сгорел, и он купил себе
огромный каменный дом у Арбатских
ворот, где Мерзляков читал свои публичные лекции о русской литературе и где впоследствии было столько прекрасных благородных спектаклей.
На другой день Печорин был на службе, провел ночь в дежурной комнате и сменился в 12 часов утра. Покуда он переоделся, прошел еще час. Когда он приехал в департамент, где служил чиновник Красинский, то ему сказали, что этот чиновник куда-то ушел; Печорину дали его адрес, и он отправился к Обухову мосту. Остановясь у
ворот одного
огромного дома, он вызвал дворника и спросил, здесь ли живет чиновник Красинский.
Движения у него были медленные, ленивые и как будто рассчитанные на то, чтобы тратить на них наименьшие усилия, но его могучая, круглая шея, выступавшая из косого
ворота рубашки, длинные руки с
огромными рыжеволосыми кистями, наконец, широкая, свободно согнувшаяся спина говорили о телесной силе необычайных размеров.
Он сунул нам свою
огромную руку и пошел к
воротам, кидая по белому снегу гигантскую черную тень.
Старик и молодая женщина вошли в большую, широкую улицу, грязную, полную разного промышленного народа, мучных лабазов и постоялых дворов, которая вела прямо к заставе, и повернули из нее в узкий, длинный переулок с длинными заборами по обеим сторонам его, упиравшийся в
огромную почерневшую стену четырехэтажного капитального дома, сквозными
воротами которого можно было выйти на другую, тоже большую и людную улицу.
Мы вышли из конторы в
ворота, потом прошли небольшой двор и остановились у запертых
ворот другого. Мой провожатый приложил лицо к оконцу в
воротах и крикнул дежурного. За
воротами послышалось звякание связки ключей, потом калитка отворилась и опять захлопнулась за нами. Теперь трое крепко запертых
ворот с тремя
огромными висячими замками отделяли меня от вольного божьего мира.
Устинов, под руку со Стрешневой, пробирались по Троицкому переулку. Перед
воротами одного дома им поневоле пришлось остановиться, так как
огромная толпа стояла тут не двигаясь и глядела на загоравшийся дом с противоположной стороны переулка.
Средний фасад, как раз против
ворот, с большим балконом, уставленным цветами, занят был
огромной столовой, бильярдной, читальней, курительной комнатой и конторой гостиницы, а соединенные с ним два больших крыла здания представляли собой ряд номеров, выходивших на крытую веранду.
Из окон теткиной квартиры Милице были видны
ворота расположенного против них великана-дома, в
огромном дворе которого происходил прием и запись части собранных сюда запасных.
От возвращавшихся болгар-подводчиков Катя узнала, куда отвезли арестованных. По набережной тянулись дворцы табачных фабрикантов-миллионеров. Среди них белел
огромный особняк с воздушными шпицами, похожий на дворец Гарун-аль-Рашида в сказках. Над чугунными решетчатыми
воротами развевался красный флаг. Два часовых с винтовками отгоняли толпу женщин, теснившихся к решетке.
Приехали на конке к Волкову. На площади перед кладбищенскими
воротами колыхалась
огромная масса студенческой молодежи. Среди штатских одеяний студентов-универсантов старших курсов пестрели формы младших универсантов, технологов, медиков и лесников. Были курсистки. Подъезжали конки и подвозили все новые толпы студентов.
Он останавливается, как будто ждал только слова, и стоит
огромный, бородатый, с разорванным
воротом. Ружья у него нет, штаны держатся на одной пуговице, и сквозь прореху видно белое тело. Руки и ноги его разбросаны, и он, видимо, старается собрать их, но не может: сведет руки, и они тотчас распадутся.
— «Наши столпились у
ворот укрепления. Святослав стоял впереди с
огромным бердышом. Одежда его была вся изорвана, волосы всклокочены; руки по локоть, ноги по колено в крови; глаза метали ужасный блеск. Татары, казалось, узнали его и хлынули, как прорванная плотина. „Умирать, братцы, всем! Славно умирать!“ — крикнул он, бросился в гущу татар и начал крошить их своим страшным оружием…»
Выползет с внутреннего двора, из-под сводчатых
ворот огромный воз с товаром.
Его окружал на большое пространство высокий забор с зубцами, а широкие дощатые
ворота, запертые
огромным засовом, заграждали вход на обширный двор; за
воротами, в караулке, дремал сторож, а у его ног лежал другой — цепной пес, пущенный на ночь. Кругом, повторяем, царила мертвая тишина, лишь где-то вдали глухо раздавались переклички петухов, бой в медную доску да завывание собак.
Его окружал на большое пространство высокий забор с зубцами, а широкие дощатые
ворота, запертые
огромным засовом, заграждали вход на обширный двор; за
воротами, в караулке дремал сторож, а у его ног лежал другой — цепной пес, спущенный на ночь. Кругом, повторяем, царила мертвая тишина, лишь где-то вдали глухо раздавалась перекличка петухов, бой в медную доску, да завывание собак.
Вы въезжаете в наружные
ворота, устроенные в
огромной стене, и попадаете в густую аллею многовековых деревьев.
Почти на краю Новгорода, далеко за Московскими
воротами, был обширный пустырь, заросший крапивой и репейником. Вокруг него торчали
огромные рогатые сосны, любимое пристанище для грачей, ворон и хищных зверей, в середине находилось ущелье, прозванное «Чертовым», — в нем под грудами хвороста и валежника водились всякие гады: змеи и ужи.
В описываемое нами время он представлял собой неприступную твердыню. Широкие стены его, поросшие мхом и плющом, указывали на их незапамятную древность, грозные же в них бойницы и их неприступность, глубина рва, его окружавшего, и
огромные дубовые
ворота, крепкие, как медь, красноречиво говорили, что он был готов всякую минуту к обороне, необходимой в те неспокойные, опасные времена.